С режиссёром Дмитрием Бикбаевым мы встретились в небольшом кафе. Неофициальная атмосфера настраивала на разговор не только о скорой премьере «Ордалий», но и о жизни в целом: о преданности театру и воле случая, о театре в столице и провинции.
- Дмитрий, когда вы поняли, что хотите работать в театре?
- Я когда-то хотел быть журналистом. По заданию редакции писал материал о театральных подготовительных курсах и так попал в первый раз жизни в театр. После интервью я остался на спектакль — влюбился в театр и уже почти 15 лет служу театральному искусству.
- На какой спектакль вы попали?
- «Чарли Ча». Это был спектакль с Евгением Стычкиным в главной роли. Я вообще родом из маленького города, где не было принято ходить в театр. Да и в Москве, мне не до театров было — в свои 13 или 14 лет я искал профессию, в которой мне не было бы скучно. Нашёл. И мне в театре не скучно до сих пор.
- По заданию редакции вам можно было написать про любой театр. Как вы попали именно в «Театр Луны» к Сергею Борисовичу Проханову?
- Случайно! Это просто была первая ссылка в интернете по запросу «подготовительные курсы», плюс мне было очень удобно добираться от дома — по зелёной ветке метро до Маяковки, где тогда и был «Театр Луны». То есть сугубо прагматичные цели привели меня в этот театр, где я потом сам остался на этих подготовительных курсах. Занимался и занимался, мне было всё интереснее и интереснее, педагоги хвалили, говорили, что есть предрасположенность. Пришло время поступать – пошел во МХАТ, где меня даже на первый тур не приняли. Я очень убивался — как так во МХАТ не приняли, я же хочу быть артистом! Потом пошёл в «Щуку» по стопам Сергея Борисовича. Там приняли, но надо было денег платить. Пошёл я в «Луну» советоваться. Говорю, берут только на коммерческие места, а денег у меня нет, что делать не знаю. Сергей Борисович говорит: «Давай ко мне на курс в ГИТИС — буду помогать тебе первое время, а дальше сам крутись, как хочешь»! И действительно помогал мне и ещё нескольким ребятам. И вот благодаря ему, я поступил в ГИТИС. И поэтому я очень предан и верен «Театру Луны», потому что если бы не этот его поступок, то не знаю, остался бы я в профессии.
- А как же вы попали в «музыку» при такой-то преданности театру?
- Снова случайно, правда. Я был на третьем курсе ГИТИСа, надо было самоутверждаться. В том числе и в глазах некоторых педагогов, которые любили нам напомнить, что мы учимся на платном, и фамилии у нас не из театральных династий, и вообще нам ничего не светит… И тут я узнал, что идёт кастинг на «Фабрику». А я тогда уже выиграл кучу конкурсов по вокалу. Думаю, кто, если не я? Кастинги нас, студентов, тогда уже вообще не пугали. У меня было по 5-6 кастингов в неделю, на «Мосфильм» как на работу ездил. Деньги студентам всегда нужны, а так, где массовка, где главная роль. Попёрся на «Фабрику», кинул там якорь. И пусть в меня кидают тапками любители высокопарного, мол, «попсня» и все дела, но я всё равно ни о чём не жалею. Это мой путь, моя жизнь, я многому там научился. Но хотя этот проект мне очень много дал, я при этом никогда не изменял театру, продолжал играть на сцене, выпускал спектакли.
- Судя по публикациям, многое менялось в вашей музыкальной карьере: песни, направления, репертуар, группы…
- Для меня ничего не менялось. Я всегда тяготел к року, я вырос на рок-музыке. «Брат-2» — это всегда было моё. Я начал с «Фабрики», где многое определялось Константином Меладзе, но потом, когда появилась определённая свобода, мне хотелось гитар, хотелось своего, живого. Я всё это сделал, потом реализовался как композитор. Сейчас заниматься эстрадой у меня нет ни времени, ни желания.
- А почему пошли в режиссуру?
- Я всегда чувствовал себя режиссёром, я с детства им был. Просто режиссура – это такая профессия, которая должна вызреть, нужно много попробовать, понять, в чём-то разобраться. Но и здесь помог случай. Лет шесть назад меня неожиданно закинуло на международный театрально-вокальный проект NuclearKids. В Москву привозили талантливых детей из разных стран, и за месяц с ними нужно было сделать музыкальный спектакль. Я работал там с большой командой и как режиссёр, и как исполнитель.
- В интернете я вычитал, что у вас есть своя система режиссуры и преподавания…
- Иногда шутят про систему Станиславского, что у каждого режиссёра есть собственная система, просто у Станиславского – своя. Свою систему каждый режиссёр должен для себя сформировать, каждый должен сам прийти к своему произведению. И ни один режиссёр не знает – даже если говорит, что знает, – получится его произведение или нет, сработает его система или нет. Режиссура — это та степень художественной ответственности, которая мне подходит. В песнях я пытался себя выразить, но тогда мне говорили, что получается тяжеловесно, поэтому эстрадой я уже заниматься не хочу. Мне хочется, чтобы у зрителя что-то происходило не с ногами, а с головой. Чтобы билось сердце в такт басам, только уже не музыкальным, а другого, высшего уровня.
- Была какая-то точка во времени, после которой вы сказали себе: «Теперь я режиссёр»?
- Сергей Борисович всегда говорил, что я – режиссёр, даже когда я на подготовительных курсах учился. У меня там было по 90 этюдов, это очень много, я не успевал переодеваться с одного отрывка на другой. Я очень жадный до театра. Сейчас я ещё не успел один спектакль выпустить, а уже другие замыслил. И ученики мои уже учатся в театральных вузах. Это такая радость. Я не знаю, с чем можно сравнить. Например, когда Даша Антонюк выиграла взрослый «Голос», я был рад, потому что когда-то я с ней работал, мы с ней что-то вместе делали, а теперь она выросла в актрису. Во МХАТе у меня учатся те, кто не мыслили себя артистами, и мне приходилось их убеждать на раннем этапе, а сейчас они уже на выпуске. Недавно в ГИТИСе обо мне какую-то передачу снимали, оказался там впервые, после окончания, и тут слышу, какие-то взрослые дядьки со мной здороваются: «Здравствуйте, Дмитрий Олегович!» Думаю, ничего себе, как всё быстро случилось – я уже Дмитрий Олегович…
- Так всё-таки «Олегович»? А в Википедии записано другое отчество, более сложное для произношения…
- Да, предлагают два варианта, но я предпочитаю тот, что проще, чтобы не заниматься ненужными объяснениями и детям, и взрослым. Время лучше тратить на что-то полезное. Тем более, что, когда мама познакомилась с папой он представился Олегом. С тех пор она его так и называет. Здесь всё нормально.
- Как сложился ваш спектакль «Мне не больно», где вы были и режиссёром, и автором?
- К своему стыду – признаюсь – я не видел в Большом театре ни одного балета! Даже когда приглашали, то не получалось. Я же говорил, что я из маленького города — там балетов не было, и я очень завидую людям, которые росли в культурной среде. Но я смотрел много записей — у меня всегда была тяга к танцам. Когда я пришёл на первое занятие по классическому танцу, педагог (она, кстати, балерина и в Большом театре работала) удивилась, что у меня нога и туда, и сюда гнётся и уже через месяц у меня все нужные для балета штуки получались. И она мне с сожалением сказала: «Ну, что же ты так поздно-то!» Так что, балетным я не стал, но к балету меня всегда тянуло. И я преклоняюсь и перед балетными артистами, и перед цирковыми артистами, потому что их служение сцене ни в какое сравнение не идёт ни с чем! Это действительно самопожертвование, вызывающее пиетет.
- Что послужило толчком к написанию пьесы «Одержимость», которая на сцене получила название «Мне не больно»?
- Спектакль я изначально хотел сделать о Чайковском, которого очень люблю, потом уже склонился к балетной истории. Я писал про конкуренцию в артистической среде, просто у балетных это более выпукло, чем у драматических актёров.
- Балетное закулисье очень глубоко показано в вашем спектакле. Как это у вас получилось?
- Несмотря на свой легкомысленный внешний вид, я очень серьёзно подхожу к созданию своих произведений. Мне очень важно, чтобы оно было достоверным и многослойным, поэтому, когда у меня родились основные сюжетные линии, я стал копать и рыть, искать балетные истории. У нас консультантом была Аня Нахапетова, с которой я вместе работал в спектакле «Стеклянный зверинец». Мы с ней сдружились, и я много чего у неё узнавал. И не только у неё. Артисты московских театров довольно близки и с артистами балета, музыкантами, этот мир довольно тесен. И я много узнавал о судьбах артистов, смотрел воспоминания – в то время ушла Майя Михайловна Плисецкая. Мне хотелось сделать гимн балету, а с другой стороны сделать спектакль познавательным для людей, сидящих в зале. Не учебник по тому, как правильно ноги ставить и как движения называются. А спектакль, который даст каждому повод о своём балете подумать.
- Мистический персонаж в спектакле – это тоже повод задуматься?
- Да, там много мистики. Но она, можно сказать, взята из жизни. Так, моя ученица повторила судьбу главной героини! Не буквально, но там были мистические совпадения: ей назначили дубль, потому что она, как говорится, начала «звездить», а потом девочка, которую назначили в дубль, падает и ломает руку. И мы вынуждены первую девочку опять приглашать. Получается полное повторение сюжета. В такие моменты даже страшно становится. Но, несмотря на мистику, спектакль три сезона уже идёт, что-то в нём меняется, уже и девчонки многие поменялись, но, на мой взгляд, спектакли и должны быть живыми, идти не очень долго, потому что театральный мир сам по себе очень подвижный и театральная публика очень живая. И поэтому когда спектакли, покрытые мхом и пеплом, идут нескончаемое количество лет, то это не круто. В этом плане «Мне не больно» спектакль живой, обновляемый. Сейчас готовим премьеру «Ордалии», потом ещё что-нибудь…
- Здесь самое время задать вопрос о творческих планах…
- Если в двух словах, то меня очень беспокоит ситуация с театральной молодёжью. Я собираюсь организовывать театральное пространство таким образом – в пределах того, что в моих силах, — чтобы дать возможность молодым ребятам, которые закончили театральные вузы, получили профильное образование, оставаться в профессии какое-то время. Я один курс выпустил, все мои дети поступили — в «Щуке», «Щепке», в ГИТИСе все учатся, а когда закончат – не хочу, чтобы остались без места.
- Что последнее вы смотрели на театральной сцене?
Я много хожу, вижу, много езжу. Вот, например, только что вернулся из Мичуринска, где был на премьере «Трёх сестёр» по Чехову в постановке Гульнары Галавинской. Я считаю, что этот спектакль наделает много шума. Несмотря на то, что это Мичуринск, но это такой спектакль, который в Москве не каждый театр сможет поставить. Таких «Трёх сестёр» я бы хотел увидеть в Москве. Мне кажется, я смогу что-то сделать.
- Это будет музыкальный спектакль?
- Не могу гарантировать, что это будет именно музыкальный спектакль. У меня в каждом спектакле есть место и пению, и музыке. Везде я сам занимаюсь музыкальным оформлением. Я два мюзикла создал, один даже не в Москве уже идёт. «Флайтер» уже своей жизнью живёт, путешествует. Но состязаться с настоящими бродвейскими мюзиклами нам бессмысленно. А с точки зрения введения на сцену музыки, то может быть. Я люблю живую музыку. Вот у меня в «Ордалиях» артисты вживую поют, и по голосам раскладывают, и вживую изображают звуки природы своими голосами. То есть мне моя музыкальность здорово помогает.
- А каким вы видите свой будущий спектакль?
- Я хочу сделать спектакль камерный, не супер авангардный, но по-настоящему «близкий». У нас был худсовет «Ордалий» на Малой сцене и я чувствовал себя счастливым. Я снёс зрительный зал, убрал всё, перевернул всё вверх тормашками, свет перевесил. И мне кажется, что все получили от той игры кайф, даже актёры были другие на малой сцене. Мне хочется именно крупного плана, когда можно видеть глаза. Сегодня любят говорить об иммерсивном театре. Я бы взял из этого именно «эффект присутствия», но чтобы всё равно это оставалось театром. Не шоу, не бродилкой, не квестом, а театром. Когда зритель будет вместе с героями, когда потеряет ощущение, что это театр, хотя будет понимать, что это театр.
- Это вы уже воплотили в «Ордалиях»?
- «Ордалии» – это всё-таки перформанс. На большой сцене. С красными дорожками на премьере, пресс-волом. Москва всё-таки, без этого нельзя. А в Мичуринске всё как-то проще и душевнее. У них афиши реально художник рисует, как раньше когда-то в кинотеатрах каждую афишу отдельно рисовали. Мне кажется, спектакль должен быть быстрым, сделали – показали, пошли дальше. Мне этим нравятся провинциальные, региональные театры. Там артисты вынуждены выпускать по шесть-семь премьер, потому что в их городе мало зрителей, и они должны всё время обновлять репертуар, чтобы зритель шёл. И с точки зрения артистической прокачки провинциальные актёры дадут фору многим столичным. Недавно смотрел спектакль регионального театра, где шесть человек труппа, и только к середине спектакля понял, что это одни и те же люди играют по три-четыре роли! Настолько талантливо перевоплощение, перегрим, смена одежды. Вот он настоящий театр. И меня это очень сильно вдохновило. Я своим актёрам это в пример привожу: «Вы тут текст одной роли не можете выучить, а люди разными голосами по четыре образа за один спектакль выдают!» Вот где профессионализм, вот где умение удивить зрителя не 3D проекцией, а натуральной игрой.
- Можно ли сказать, что Театр будет прирастать провинциальной, а не столичной сценой?
- Я радовался, что такой чеховский спектакль «Три сестры» играют в городе Мичуринск, про который мы знаем только то, что он недалеко от Тамбова. И там эти девушки в конце выходят в зал и произносят фразу «надо дальше жить!» И мне действительно хочется жить, потому что в этом счастье. И я понимаю, что этот спектакль в этом городе дарит людям энергию, это ощущение, что надо жить! И такой театр нужен. Театр – это социальный институт. А мы об этом забываем в театральной Москве, о служении людям.
- Вы хотите сказать, что «чеховский вектор» меняется? Теперь будет звучать «В Мичуринск, в Мичуринск!» вместо «В Москву, в Москву!»
- Кстати, да. Когда Чехов писал «Три сестры» и писал эту фразу «В Москву!» он был уже в Ялте. Это именно он внутренне хотел в Москву, при этом понимал, что если он уедет в московский климат, то не проживёт там и два месяца.А дальше рефрен «надо дальше жить!» Понятно, что каждый режиссёр по-своему это поставит. Кто-то обреченно будет твердить «в Москву», а кто-то потрудится поставить акцент на «надо дальше жить» — здесь и сейчас, в том городе, в котором живёшь сейчас. И я очень рад, что наметился такой тренд: в тот же Мичуринск едут московские режиссёры, художники, хореографы, актёры и рождают там такие произведения. И эти произведения искусства могут быть полезны тем людям, которые там живут. И есть шанс, что будут признаны, награждены театральными премиями.
- А вы сами готовы следовать за этим трендом, ставить и выступать не в Москве?
- Я бы с удовольствием поездил. Я не боюсь гастролей, я почти полтора года проездил на автобусе. У каждого города своя энергетика, свои люди. Мне нравится работать в других городах, и клипы, например, я снимаю в Риге. У искусства нет границ, оно может быть рождено в любом пространстве. Фоменко, например, играл спектакли в коридоре театра. Было бы искусство, а место всегда найдётся. Будем пробовать.
Текст: Сергей Щенников
Фото: Елена Киселева
Очень интересное интервью, впрочем у Дмитрия других не бывает! Очень жду премьеру! А Дмитрию хочется пожелать, чтобы все его задумки непременно воплощались, тем более результаты неподдельно восхищают!
Интересное интервью. Теперь ещё больше захотелось увидеть «Ордалии». Жду не дождусь премьеры!
Вот так, да!!!! Иногда сижу и думаю, Дмитрию действительно 29? Наверное, не тот случай, когда надо считать цифры! Либо это есть в человеке, либо этого нет! Спасибо за такую любовь к жизни, к творчеству! Вчера только прочитала интервью! Я горжусь, что есть такие люди в нашей жизни!