На втором курсе ГИТИСа нам доверили самостоятельно ставить сцену из спектакля. После трех недель репетиций нам предстояло выступить перед всем педагогическим составом института. Это очень важное событие для будущих актеров потому, что педагоги по итогам показа раздавали роли на дипломные спектакли. Можно сказать, что актерское будущее студента напрямую зависело от результатов этих «смотрин».
«А не замахнуться ли нам на Эдмонда, понимаете ли, нашего Ростана?» — предложил я друзьям, намекая на отрывок из пьесы Эдмона Ростана «Сирано Де Бержерак».
«Почему «замахнуться»? — спросите Вы. – Во-первых, пьеса в стихах — это особый жанр, который не терпит дилетантов. И если, не дай Бог, забудешь текст, выкрутиться сможешь только в том случае, если ты – сам Эдмонд Ростан. А во-вторых, именно эта пьеса в свое время принесла славу нашему художественному руководителю, Заслуженному деятелю искусств России Борису Афанасьевичу Морозову. Поэтому к исполнителям пьесы он был бы особенно строг. Но мы «замахнулись».
Я напомню вкратце сюжет пьесы. Поэт-гасконец Сирано знаменит своим задиристым нравом и длинным носом. По поводу носа он страшно переживает, и боится открыть свои чувства юной Роксане, которая всем сердцем влюблена в молодого красавца-гасконца Кристиана. Кристиан влюблен взаимно, но боится ей признаться, потому что косноязык и не умеет разговаривать с девушками. Поэт, мастер слова Сирано соглашается помочь Кристиану и пишет Роксане от его имени любовные письма.
Я играл Кристиана. Мой друг Саша — Сирано, а моя девушка Настя — Роксану. Мы репетировали днем и ночью, тщательно прорабатывая наши роли. И вот наступает утро долгожданного дня показа. Восемь утра, через час показ, а Сирано нет. Мы нервничаем. За двадцать минут до начала в проходной нашего ГИТИСа, сильно хромая, появляется Саша. В гипсе! С подбитым глазом, который почти не открывается. С разбитой и перевязанной головой — на лбу под бинтами у него шов.
Немая сцена. Роксана в ужасе смотрит на недееспособного Сирано. Это крах её мечты о сценической карьере. Саша хриплым голосом объясняет убитой им партнерше: «Я… подрался. Извини…» Настя таким же сдавленным хрипом бросает ему в лицо: «Я… ненавижу тебя!» и убегает.
Я смотрю на его бинты, но вижу только, как перед моими глазами рушится наше блестящее актерское будущее. Саша пытается ободрить меня, показать, что полон внутренних сил для выхода на сцену. Он кладет загипсованную руку мне на плечо: «Настоящие гасконцы бьются до конца! Помоги мне надеть камзол и сапоги!»
Мы пулей бежим в гримерную, втискиваем его в костюм. Наложить грим и хоть как-то замазать следы ночной драки мы не успеваем, вываливаемся на сцену как есть…
В зале тишина, Морозов сдержанно улыбается: его заинтриговал «натуралистичный грим» гасконца – драчуна и задиры. Расскажу, что мы играем в этой сцене. Кристиан отказывается от помощи Сирано и пробует открыться Роксане своими словами, но терпит полное фиаско. Сирано после просьб Кристиана соглашается помочь ему ещё раз и зовет Роксану на балкон. Сирано диктует Кристиану слова признания, но Роксана слышит заминки в его речи. Тогда они, воспользовавшись ночной темнотой, меняются местами. Сирано говорит от себя, полностью открывается Роксане, но в последний момент, переборов свои чувства, уступает сорвать поцелуй Кристиану.
Мы начали играть эту сцену неплохо, но Саша то немного торопился, то говорил тихо, словно обращался только ко мне, а не к залу. Со стороны это выглядело как неподдельное волнение, но, стоя рядом с ним, я понимал, что силы его на исходе. Настя-Роксана тоже это чувствовала и заметно переживала. И вот настало время её уничижительной реплики, обращенной к Кристиану: «Нет! нет! Ступайте прочь! Довольно! Стыд и смех!.» По пьесе здесь вступает Сирано и победно подхватывает рифму: «Вот истинный успех!» Очень красивый момент – такой поэтический мостик между влюбленными, но не друг в друга людьми.
Настя, нервничая, кричит Кристиану «Ступайте прочь! Довольно!» и громко хлопает дверью, покидая балкон. Сирано застыл с заготовленной рифмой – «смех-успех».
Зрители замерли. Что будет? Роксана вернется и как кукушка из часов договорит ключевую фразу? Сирано подаст-таки свою реплику из ниоткуда в никуда?
Мастера сцены учат: «Не делай паузы, если в этом нет крайней необходимости, но уж если сделал, тяни ее сколько сможешь! Чем длиннее пауза, тем больше актер».
Когда молчание и, соответственно, наше актерское величие стало невыносимым, я решился и с неподдельным отчаянием произнес как приговор самому себе: «Стыд и смех!» В устах Кристиана эта фраза сдвинула акценты, но спасла ответную реплику.
После длинной паузы действие покатилось стремительно, каждая фраза стала сочнее и весомее. Сарказм Сирано: «Вот истинный успех!» Отчаяние Кристиана, осознавшего глубину своего провала и взывающего к Сирано: «Спаси меня, спаси!»
Но это было ещё не все, впереди шел финал, где Сирано, спасая Кристиана, якобы от его лица произносил длинный монолог о своей любви к Роксане. К этому времени память стала подводить Сашу, который еле-еле стоял на ногах. Он с угасанием произнес: «Люблю, люблю, люблю…»
Саша стоял спиной к залу, и я видел ужас в его глазах – он забыл роль! Время остановилось. Мне хотелось провалиться под сцену. Роксана ждала на балконе, а я впился глазами, как и все зрители, в Сирано. Вот-вот нас бы остановили и выгнали с позором со сцены, но тут наш Сирано абсолютно мимо текста прорычал себе под нос: «К черту слова! Действуй!» Отстранив Кристиана, которого только что подталкивал к Роксане, он сам поднялся на балкон и сорвал долгий страстный поцелуй с губ возлюбленной.
Когда он повернулся, наконец, лицом к зрителям, взгляд его был безумен, как у приговоренного к смерти, который сам забрался на эшафот и вырвал свое сердце. Он стремительно убежал, унося с собой недосказанные слова. Снова повисла «великая пауза». Зрители шевелили губами, досказывая недосказанное, «дожевывая» пропущенные слова.
Я без слов, одними плечами, отыграл озарение, благодаря которому мне открылись подлинные чувства Сирано, долго изображал, как борюсь с чувством дружбы, но потом все-таки полез на балкон к Роксане – целоваться. Дружба дружбой, а любовь сильнее. К тому же – это моя девушка, и мой поцелуй должен быть последним и более страстным, чем поцелуй соперника. Да и по ходу пьесы под венец Роксану должен вести я.
Сцена закончилась. Эдмон Ростан, наверное, перевернулся в гробу.
Потом настало самое страшное – обсуждение нашей работы, после которого всегда следовали оргвыводы. Мы ждали отчисления за глумление над классиком, к которому наш худрук питал особую любовь.
На «разборе полетов» Мастер взял «великую паузу». В его исполнении тишина звучала зловеще, ведь и за меньшие провинности и вольности в нашем ГИТИСе могли выгнать, отстранить от сцены, лишить роли. Он долго на нас глядел, а потом произнёс очень низким и строгим голосом: «Я не люблю отсебятины в театре…» Снова взял паузу — мы замерли.
«Я очень не люблю отсебятины, — продолжил он, — если только она не сделана так тонко и вдумчиво, как у вас!»
А дальше следовал педагогический монолог о том, как важно художнику решиться на отказ от штампов. Набраться творческой наглости и идти до конца. Мы получили похвалу, а в дальнейшем очень хорошие роли в спектакле.
