«Синьоры, скажите «Сы-ыр»!»

Недалеко от старинного русского города Тверь есть небольшая ферма, известная как «маленькая Италия». Всех гостей здесь называют синьорами, угощают натуральными итальянскими сырами и варят настоящий итальянский кофе, а если не всё молоко уходит в сыроварню, то и капучино. Всем этим хозяйством заведует итальянская семья. Хозяйка итальянской фермы – Жанна – рассказывает свою историю.

Родилась я в подмосковном городе Шатуре – городе комаров и коммунистов. В Москве я окончила техникум общественного питания, получила специальность технолога. В 90-м, когда неожиданно открылись границы, я поехала в Рим в гости к школьной подруге. В Италии не планировала оставаться – всё решилось на месте. Подруга нашла мне временную работу. В спецшколе я выучила английский, а итальянский пришлось осваивать на месте, погрузилась в среду и через три месяца уже изъяснялась. Фирма, в которой я работала в Риме, занималась оптикой. Я в ней формировала заказы оптических линз, а для этой работы знание языка нужно было минимальное – хватило бы и знания латинских букв. Поездка моя планировалась как туристическая, недолгая – даже англо-итальянский словарь я купила на месте. До этой итальянской экскурсии моя жизнь была распланирована в общих чертах. Мой техникум общественного питания давал мне возможность найти работу в хорошем московском ресторане, потом я планировала поступать в престижный Плехановский, поскольку в этот вуз после техникума принимали сразу на третий курс.  Но неожиданно по телевизору сообщили, что в России произошел переворот, и моё будущее стало шатким, возвращение на родину было под вопросом. В августе 1991 года все ждали гражданской войны в России. Я начала оформление документов. С Пьетро я встретилась весной 1991 года, мы познакомились, но тогда дальше знакомства дело не пошло. Второй раз мы встретились именно из-за оформления документов. Я столкнулась с трудностями  – квоты, очереди. Пьетро, работая в полиции, взялся помочь в бюрократических вопросах. Так я стала гражданкой Италии.

26 мая 1992 года мы поженились. Свадьба прошла просто – без церковного обряда. Он католик, а я православная – меня, как было принято в советское время, втихомолку крестила моя бабушка. В Шатуре церкви не было, и бабушка крестила меня в соседнем Егорьевске.

Некоторое время мы с Пьетро жили в Риме, а потом уехали к его родным, на его ферму в Калабрию, где его семья из поколения в поколение производила сыры. Отъезд из  столицы в провинцию был связан с выходом Пьетро на пенсию, непривычно ранним по обычным меркам – ему тогда ещё не было сорока. Тогда я не знала тонкостей его бывшей работы – полицейский и всё. Он и сегодня не любит рассказывать об этом периоде. Обычно сдержанно комментирует, что если есть мафия, то в полиции должна быть и «антимафия», чтобы с ней бороться.

Сложности его профессии наложила сильный отпечаток на его личную жизнь. Он был значительно старше меня, но не был женат, у него никогда не было семьи, детей. Поэтому он очень трепетно относился к созданию семьи, ко мне лично. Едва мы познакомились, как он сразу дал мне телефон своей мамы и сестры в Калабрии, чтобы я могла с ним связаться из Рима. Это произвело на меня впечатление, показало, что он серьезно ко мне относится. Когда я решила его найти, то действительно связывалась с ним через сестру Розу, а он потом мне перезванивал.

Знакомство с Пьетро очень многое изменило в моей жизни. Смешно признаться, но когда мы переехали в его родные места – в Калабрию — я там первый раз встретила коров. До этого только коз у бабушки видела. Мы прожили на его «малой родине» около 4-х лет, там у нас родилась Джессика. Пьетро не думал навсегда бросать «сельскую» жизнь, и пока он был на госслужбе фермой занималась его младшая сестра Роза. Ферма занимала около 100 га земли, и с нашим приездом хозяйство стало расширяться. Пока решались проблемы с набором персонала, я сама часто ухаживала за коровами. Честно скажу, что я не люблю заниматься с животными, но делать сыр мне понравилось.

По образованию я технолог общественного питания, и это в какой-то мере помогло мне освоить технологию традиционного сыроварения: ферментация, качество молока, температура, качество сыра. Изготовление натуральных, «живых» сыров очень сильно отличается от индустриального производства. Самый сложный сыр — моцарелла, это так называемый тянущийся сыр. Здесь очень важно угадать время и температуру – решение принимается буквально в полчаса. В индустриальном производстве всё можно поправить, все регулируется химическими добавками. А в натуральном производстве «химии» нет, поэтому натуральные сыры и хранятся всего 3-5 дней.

Мне нравилось в Калабрии: в семье Пьетро ко мне отнеслись хорошо. Моя свекровь уже перестала надеяться, что у сына сложится семейная жизнь, когда — вдруг! – появилась внучка, наша Джессика. Для свекрови это было счастье — долгожданный ребёнок любимого сына. Конечно, я уверена, что первое время она была от меня в ужасе – девятнадцатилетняя блондинка-иностранка с невероятно короткой стрижкой. Но она даже вида не показала! Очень мудрая женщина, адекватная – возраста моей бабушки. Меня моя новая родня не заставляла работать на ферме – поэтому мне было просто интересно этим заниматься. Это подход Пьетро – никогда не заставлять.

Через несколько лет перед нами встал вопрос, как жить дальше. В сельском хозяйстве Италии наступил кризис. У двух хозяев фермы — Пьетро и его сестры Розы — сложились разные взгляды на дальнейшее развитие бизнеса. Пьетро считал, что надо развивать на семейной ферме агротуризм. Роза стремилась наращивать объемы коммерческого производства и поставок. Отношения на ферме в связи с этим не складывались. Семью и бизнес сложно совмещать, позже я и сама убедилась в том, что брать на работу родственников нельзя. Родня существует для другого: обнимания, целования, походы в гости. Деловые отношения складываются иначе. «Петух в хозяйстве должен быть один – два не уживутся» — это второй принцип Пьетро. Для нас тема семейного бизнеса в Калабрии закончилась. Мы решили выкупить ферму и виллу в Тоскани – области благоприятной для развития агротуризма.

Воспользовавшись перерывом, я «достала» Пьетро – давай съездим в Россию. Очень мне хотелось с моей бабушкой увидеться. И в 1996 году мы приехали — на свою голову! Был прохладный август, в Шатуре, у бабушки, было плюс 12-15 градусов тепла, и, как на грех, ужасных комаров не было. В России (после итальянской жарищи) Пьетро всё понравилось, он всем восхищался. Я не сразу поняла, что его восторги и восхищения – не просто дань вежливости, что это подозрительно.

Из Шатуры приехали в Москву. Мама, папа, тетки-дядьки, родственники – две недели в Москве пролетели для меня незаметно. А Пьетро в это время нашёл в столице соотечественников и договорился выкупить итальянский ресторан, потом и второй. То есть речь шла о выкупе «итальянской части», вторая половина принадлежала русским соучредителям. Пьетро настолько увлёкся этой идеей, что нарушил свой же принцип: «петух должен быть один». Разные мнения и подходы к развитию бизнеса привели к тому, что ресторанные доли перепродали.

После ресторанного бизнеса мы занялись производством итальянского сыра, арендовали ферму в Клину. Но время оказалось неудачным. В России снизили таможенные пошлины, что подтолкнуло импортёров ввозить дешёвую, индустриальную, моцареллу. Я бы назвала её «химической», поскольку её производят с использованием искусственного казеина. К тому же ввозили более простую, кулинарную, моцареллу для пиццы – «проволо». Но у дистрибуции свои взгляды: себестоимость ниже, хранится она намного дольше натуральной. Поэтому когда нашу моцареллу сравнивали с «химической» проволо – мы проигрывали.  Мы со своим производством вылетели в трубу. Это подтолкнуло нас снова искать своё. Мы решили выкупить ферму целиком  — без долей и без аренды. Друзья подсказали адрес хозяйства недалеко от Твери – заброшенный пищекомбинат. «Езжайте сами, посмотрите». Мы и припёрлись – ворота закрыты, полезли через забор. Позже выяснилось, что и забор вокруг разобран и ворота без замка. На комбинате никого и ничего не осталось. Сидят алкаши и разбирают последние стены на кирпичи. Горы не вывезенных прежними хозяевами коровьих костей у проходной, воронье – всё как на картине Верещагина – «Апофеоз войны».

Я была в шоке и высказалась категорически против этой идеи Пьетро. Ясно было, что в таком состоянии хозяйства производство сразу не наладишь – несколько лет уйдёт только на то, чтобы всё расчистить. А Пьетро считал место идеально расположенным на туристической трассе для гостеприимной агрофермы — туристы из Москвы приезжают сюда к обеду, а из Питера – к ужину. К тому же здесь когда-то останавливался Радищев. Помните «Путешествие из Петербурга в Москву» из школьной программы?

Пьетро в этой ситуации повел себя очень умно, впрочем, как и всегда. Он на время «опустил тему», предложил: «Давай просто попробуем? Давай приедем с Джессикой и посмотрим?» Джессике было тогда лет шесть, ей неожиданно понравилось: «Хорошее местечко!»

Мы стали сворачивать своё прежнее хозяйство в Клину, чтобы постепенно перетащить производство сыров на новое место. Сырный цех здесь когда-то был, но остались только стены без крыши. Были и другие сложности. Когда нашли собственников, то оказалось, что финансовая и юридическая ситуация была очень плохая – даже разрушенные фундаменты арестованы за долги. К счастью, Пьетро воспринимает свой сырный бизнес как хобби, увлечение. В какой-то степени помогает его ранняя пенсия, которая помогает сводить концы с концами. Но главное, он не «циклится» на трудностях, всё время смотрит в будущее. Сказывается крестьянская жилка, наследие нескольких поколений крестьян из Калабрии. Многие российские проблемы он воспринимает с усмешкой: «Вы же не представляете, как в трудно выжить в итальянской глубинке!»

Только мы начали налаживать все на новом месте, как у нас попытались всё забрать: кому-то приглянулся землеотвод. Проблемы множились как кредиты: закрываешь одну, начинается другая. Уже много лет мы «воюем»: суды, оформление-переоформление документов, выплаты и реструктуризация долгов. Я все кодексы наизусть выучила. Кроме судебных дел возникали и другие трудности. Технологию производства сыровяленого мяса, веками производившегося в Италии и Испании, в России признавать не хотели. Агротуризм, который помогает выживать многим сельским районам Европы, у нас с точки зрения законодательства не существует. Был момент, когда всё это настолько достало, что даже у Пьетро его знаменитое калабрийское терпение и упрямство кончились!

В 2006 году мы уже почти решили уехать, готовы были всё продать, но неожиданно взбунтовалась Джессика, которую мы тогда по-прежнему воспринимали как маленького ребёнка. За всеми хозяйственными трудностями мы не заметили, как она выросла, превратилась в полноправного члена семьи. «А как же мои животные? – заявила она. — Мой верблюд, мои 13 собак, лошади, кабаниха? Я с ними не расстанусь. Как мы всех будем перевозить?»

К тому же оказалось, что Италии она уже не помнит. Ей три года было, когда мы уехали. Помнит, что там очень жарко, и знает, что там всё плохо. Неожиданно, с точностью до наоборот, повторилась моя «история с телевидением». Когда я в Италии смотрела телевизионные  репортажи о перевороте в России, всё выглядело ужасно. А теперь здесь в России Пьетро и Джессика смотрят итальянское спутниковое телевидение и видят всё только плохое. Телевизионные новости, информационная чернуха – это страшная вещь. Так сложилось, что дома мы все говорим по-итальянски, Джессика с отцом смотрит только итальянские репортажи и понимает всё именно так: в Италии — страшно! Наше российское телевидение они мне смотреть не дают, да и времени у меня на это нет. Поэтому у Джессики сложилось такое контрастное впечатление – в Италии всё плохо, а «малую родину» в России она воспринимает как зелёный обжитой уголок: страда, сенокос, коровы, лошади.

Про Джессику разговор особый, ей сейчас пятнадцать лет. Это сложившийся человек со своим, особым восприятием мира. Обучение у неё домашнее – учителя приходят из местной школы. К тому же по некоторым предметам с ней здесь занимаются  университетские профессора-москвичи, которые приезжают на выходные на дачу.

У неё трудный возраст. Она не любит фотографироваться, избегает публичности. Она не одобряет тех, кто выращивает и убивает животных. Она абсолютная вегетарианка. Она не ест даже сыр! Особенно ярко это проявлялось, когда ей было лет восемь, когда она впервые увидела на ферме мертвое животное. Даже мы, родители, ей были тогда как враги, потому что выращивали животных, чтобы убивать. «Мама, а если бы тебя съели?!»  Много лет спустя она смирилась с этим как с жизненной необходимостью. Признала устоявшийся веками порядок вещей, признала возможность, например, носить кожаную обувь и есть мясо. Но до сих пор она не в состоянии принять, когда убивают не сельскохозяйственных, а диких животных – только ради их шкуры. Поэтому она всё-таки разрешает мне носить дублёнку. А вот норковой шубы у меня, наверное, никогда не будет. Как бы мне ни нравился мех.

Пьетро всегда защищает её и проявляет своё знаменитое терпение: «Не дави! Если ребёнок не хочет взрослеть – значит, он счастлив!» Он и меня призывает относиться к нашему бизнесу как к собственному увлечению, хобби. «Ты не строй эту ферму для ребёнка. Оставь ей свободу её собственного выбора!»

Сейчас мы решили построить для Джессики отдельный дом, но она восприняла этот факт своеобразно, сидит и плачет: «Вы меня выгоняете!» Пьетро и здесь давить не стал, объяснил ей всё по-крестьянски: «Мы дом построим, пусть пока пустой стоит!» И с ним не поспоришь: деревянный сруб всё равно должен отстояться.

Моя мама калабрийское упорство Пьетро часто не понимает, но он и с ней не спорит. Когда мама жалеет меня, мол, зачем ты в эту «дыру» забралась, мы с ним только пожимаем плечами: «До вашей Шатуры ехать дольше!» Поэтому живём дружно.

Для журнала «Домашний очаг»