Пять лет назад Юрий Грымов представил свой режиссёрский взгляд на знаменитый роман-антиутопию Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Это был его первый спектакль в театре «Модерн», который с тех пор стабильно играется. После театр «Модерн» представил много ярких премьер, но сегодня вдруг многое изменилось, нашлись внешние причины взглянуть на созданный 90 лет назад роман и сам спектакль по-новому. И если ранее внедрение в классический текст создателя интернет империи «Фэйсбука» Марка Цукерберга многим критикам казалось «фрондой худрука» и чем-то «притянутым за уши», то сегодня это называют «гениальным предвидением Грымова». Социальные сети массово зомбируют своих пользователей, решают судьбы народов и президентов…
- Юрий Вячеславович, как вы сами сегодня можете объяснить неожиданную актуальность своего спектакля?
- Когда я сочиняю спектакль — всегда хочу поделиться своими мыслями, страхами, надеждами, любовью. Я не ставлю спектакль напрямую для зрителя. Но мой опыт показал, что если спектакль идет долго – значит, мы смогли нащупать что-то важное, это показатель успеха.
Конечно, мы угадали. Наверное, предвидели, хотя изначально не стремились к этому. Было ощущение, заложенное автором антиутопии. Я с большим интересом относился к интернету и до сих пор отношусь. Это очень интересный инструмент, но те люди, которые воспринимают это как дом, те люди, которые называют себя «друзьями», должны понимать, что это не дом и это не «друзья». Сам Хаксли предвидел, что там, где потребление возведено в культ, неизбежно возникнет фигура «потребительского бога». Когда-то в его роли выступал Генри Форд, но времена изменились, пришёл другой идол…
У меня другой спектакль уже десять лет успешно идёт в театре РАМТ – «Цветы для Элджернона» по научно-фантастическому роману Дэниела Киза. И я не исключаю, что неожиданный поворот в искусственном улучшении интеллекта вдруг сделает его супер актуальным.
- Культовый роман Хаксли издаётся миллионными тиражами по всему миру, но на сцене он реализован только в «Модерне». Как вам удалось получить права?
- Это было относительно легко. Мы писали письма, вступали в отношения с правообладателем, я отсылал концепцию того, как я вижу эту пьесу, мы согласовывали, что и как я меняю. Мы всё это согласовывали. Мы были первыми в мире, кто получил права на театральную постановку (американцы недавно сняли сериал, но достаточно слабый). И каждые два года, мы продлеваем права. В нынешней ситуации я, конечно, волновался, как бы нам эти англо-саксы не запретили играть спектакль. Вы понимаете, о чем идет речь. В некоторых странах запретили Достоевского, запретили Чайковского. Но с нашим спектаклем этого не случилось. Хотя я переживаю, кто знает, что им придёт в голову. Искусство запретить нельзя, искусство всегда находится над ситуацией. Как культуролог я скажу, развитие цивилизации и культуры – это всё взаимосвязано с тем, что происходит в обществе. Искусство работает на опережение жизни, или наоборот? Что было раньше Кандинский или революция? Конечно, сначала был Кандинский, как художник (опережающий время), а потом уже была революция. И всё остальное, русский авангард. Всё взаимосвязано. И сегодняшняя «западная истерика» с запретами Достоевского и Чайковского – это же неконструктивно.
- В природе заложено, что первенцев любят больше. Как вы относитесь к этой постановке?
- Я очень рад, что этот спектакль есть в нашем репертуаре, мы начинали с него, так и называли — «О дивный новый мир. Модерн». Такая игра слов. Театр идет вперед, зрительская аудитория расширяется. Я очень рад, что сняли все ограничения, и мы каждый месяц продаём всё больше и больше билетов. Это большое счастье, что мы можем зарабатывать на том, что нам нравится. Для меня театр – это высказывание. И если зрители идут на спектакль – значит, мы на одной волне, нас слышат. Не говоря о том, какое значение заложенные Олдосом Хаксли идеи приобретают сегодня.
- Визуализация спектакля – это совместное творчество коллектива художников: по свету, костюмам, гриму, сценографии. А музыкальное оформление – ваше, как я понимаю. Как происходит выбор музыки?
- Я всегда сам подбираю музыку – и в фильмах, и в спектаклях. Бывает, что я еще до конца пьесу не дописал, а музыка у меня уже подобрана на весь спектакль. Я и артистов изначально знакомлю с музыкой, а после мы обсуждаем пьесу, проводим читки, репетиции. Я давно увлекаюсь музыкой, у меня большая коллекция винила, и могу сказать, что специально я не подбираю музыку — я не сажусь за прослушивание с мыслью: «Сейчас я буду выбирать музыку». Я просто много всего знаю по этой теме, много слушаю. Представляете, что будет, если сесть и специально искать музыку? Это ж сколько надо провести времени? Поэтому, как правило, когда я только начинаю думать о спектакле, я уже представляю его музыкальное сопровождение.
Сейчас мы активно репетируем премьерный спектакль «МАсквичи». Я давно хотел поставить лирическую комедию в духе режиссера Данелии, которого я очень люблю. Он ведь снимал потрясающие социальные комедии про людей, которых мы с вами знаем. Не про каких-то придуманных фриков – а про наших знакомых, соседей по лестничной площадке и т.д. Музыка к спектаклю сама ко мне приходит, я её только записываю и потом вставляю в музыкальную партитуру спектакля. Сами репетиции у меня проходят довольно быстро. «Войну и мир» мы поставили – причём с хором имени Свешникова и пошивом более 400 костюмов – за три с половиной месяца. Но до этого я работал над материалом полтора года. Три с половиной месяца — очень мало для такого масштабного спектакля, как «Война и мир» Толстого. Работа над спектаклем – долгий процесс, в котором ты живешь, обсуждаешь с актерами и изобретаешь характеры.
- У вас сформировался уклон к эмоциональным спектаклям, а антиутопия – это скорее интеллектуальное зрелище и удовольствие для интеллектуалов. Хаксли в вашем репертуаре так и останется историческим опытом, фактом биографии или вы намерены когда-либо вернуться к этому жанру?
- Когда Хаксли написал свой роман, Герберт Уэлс, великий фантаст, сильно влиявший на формирование взглядов Олдоса, сказал ему: «Как ты можешь так оскорблять читателя?» То есть тем, что ты там напридумывал, ты оскорбляешь читателя! Я не считаю, что понятие интеллектуальный театр – это правильный термин. Есть театр эмоциональный, театр честный, искренний театр. Для меня театр – это высказывание. На спектакль приходят зрители, которые не читали этот роман, не знают, кто такой Хаксли, особенно молодежь. Конечно, для человека моего возраста многие вещи про этот безумный современный мир уже понятны. А молодые люди еще до конца не разобрались, у них присутствует конфликт с собой, с миром. Для них этот спектакль – откровение. Ведь театр не отвечает на вопросы, театр эти вопросы поднимает. А ответ зритель ищет в себе самом.
- У вас есть предпочтения в выборе тем?
- В театре «Модерн» идут три спектакля о трёх разных «войнах»: «Война и мир» о войне 1812 года, «Человек с глазами Моцарта» — это 1941 год, начало Великой Отечественной. И лирический трогательный спектакль «Матрёшки на округлости Земли» — одна из линий постановки повествует о матери, которая потеряла сына, ушедшего воевать в горячую точку.
Зритель может спросить: «Почему это вдруг у вас в театре о войне — три спектакля из десяти?» Театр всегда обращается к горячим темам (не обязательно только военным), всегда работает на опережение, если этот театр свободен. А я считаю, что театр – это территория свободы, в которой сохранилось понятие «автор». В кино же автора уже нет. Это всё продюсерская территория, коллективное творчество. Театр – территория автора, здесь сохраняется субъективность и искренность. Поэтому театр жив в России, и в Москве, в частности, — большое разнообразие театров, есть возможность выбора.
О режиссёре Юрии Грымове в «домодерновский» период «Вести Москвы» писали здесь:
Юрий Грымов: «Детство. Отрочество. Юность Чарли Гордона».
«Цветы для Элджернона»: первая премьера сезона в РАМТЕ
Динозавры поселятся в Текстильщиках
О Юрии Грымове и его театре «Модерн» «Вести Москвы» постоянно пишут в нашей рубрике «Театр Модерн»
