В театре «Модерн» готовятся к премьере фильма «Анна Каренина. Интимные дневники». А совсем недавно театр принял участие в проекте «Театральная Россия» и провёл прямую трансляцию спектакля «Ничего, что я Чехов?» прямо из зала в 13 кинотеатров России. Корреспондент «Вести Москвы» встретился с художественным руководителем театра «Модерн» Юрием Грымовым, чтобы узнать, как ему удаётся сочетать театр и кино.
- Юрий Вячеславович, как проходила первая прямая трансляция? Насколько это творческий процесс?
- Это процесс не творческий. Это процесс совершенно не додуманный. Сама идея делать спектакли для регионов – это идея прекрасная. И то, что государство поддерживает, – это хорошо. Но для того, чтобы это было на должном уровне, нужно ещё отладить механизм, потому что зрители пока не получают того, что могли бы получать.
- Получит ли продолжение эта акция?
- Мы думаем об этом, но мне кажется, что нужно сначала отстроить эту систему, должна быть создана очень сильная, единая, профессиональная команда, потому что были технические проблемы – по звуку, в регионах люди жаловались, что звук не всегда доходил. И я думаю, что вот так прямолинейно сочетать театр и кино – это совершенно не правильно, потому что нужно найти определённую стилистику, уделить внимание проблеме монтажа в реальном времени. Нужно понять, что это такое. Потому что если это будет происходить стихийно, то качество такой трансляции может быть неадекватным тому, что происходит на сцене. Это, безусловно, интересно, потому что не все могут себе позволить приехать в Москву посмотреть спектакли. Но нужно серьезно этим заниматься.
- Каково ваше участие в этом процессе как режиссёра?
- Я – сочетание режиссёра театра и кино. Мне было гораздо легче. Я знаю, что когда шла съёмка и велась трансляция в других театрах, то режиссёры, которые ставили эти спектакли, даже не присутствовали при трансляции. И они не принимали решение, какая камера снимает и насколько крупным планом. Может быть просто потому, что не умели? Мне в этом плане было легче. Я готов уделить этому время и может даже сформировать команду людей, которые могли бы это поставить на очень высокий уровень. Не только для съёмок спектаклей театра «Модерн», а вообще.
Я планирую в следующем году снять один спектакль, но уже не он-лайн, а просто – самому снять как фильм и потом уже показывать в кинотеатрах. Это будет легче сделать, и качество будет намного выше. То есть снять, а потом уже в кинотеатрах его разместить как спектакль, но он уже будет хорошо смонтирован, будет ближе к киноформату. Да это будет происходить на сцене, но это будет ближе к кино.
Он-лайн трансляции не такая уж новинка, ещё в 50-х годах были прямые телетрансляции со спектаклей. Но любая прямая трансляция – это очень много проблем. Ведь съёмочная группа должна наизусть знать спектакль, должен быть заранее заготовлен план съёмок вплоть до раскадровки. А если съёмочная группа до съёмки ни разу не видела этот спектакль, то как они успеют повернуть камеру на того или иного актёра? Когда они это сделают, он уже закончит говорить! Это же не съёмки концерта, где музыкант прикован к микрофону, где барабанная установка и понятно, где что происходит. Может быть, даже оперу иногда легче снимать, чем концерт, потому что не такое количество текста, не такое количество перемещений по сцене, не такое количество мизансцен. Поэтому театр требует команды.
- Можно сказать, что история повторяется? Когда-то прямые телетрансляции из театров 50-х постепенно уступили место телевизионным версиям и телеспектаклям, как отдельному жанру…
- Я считаю, что идея эта очень хороша, её нужно развивать, усовершенствовать, чтобы перевести её на другой качественный уровень. Сейчас мы репетируем спектакль «Война и мир» по Толстому, который выйдет 10-11 декабря, и конечно это то, что можно и нужно снимать. Хотя бы потому, что с организацией гастролей спектакля будут трудности. Я имею ввиду глобальность этого произведения – мы сшили для этого спектакля 423 костюма, с нами работает хор имени Свешникова и на сцене одновременно присутствует до 70 человек. Это очень сложно, потому что есть же ещё такое понятие как «закулисное пространство», где нужно разместить не только весь реквизит, но и хор, учитывая, что хор поёт и на сцене, и за сценой. И для таких съёмок как раз и подходят такие масштабные постановки. Для зрителя в регионах это может быть интересно. И вот когда эта система видеосъёмок «заточится», я бы с удовольствием снял «Войну и мир». Учитывая, что в декабре будет премьера, то снимать лучше чуть позже.
- Можно сказать, что у вас появятся «киноверсии» спектаклей для кинотеатров?
- Да, я думаю, что такой вариант хорошо подойдёт для молодежи. Не надо забывать, что в кинотеатры ходит молодая аудитория в основном. Я думаю, что молодым зрителям будет интересно именно в кинотеатре посмотреть наш недавно вышедший спектакль «Нирвана», посвящённый Курту Кобейну. И для молодежи было бы интересно посмотреть этот эмоциональный спектакль о любви, о музыке, о пороке – я имею в виду наркозависимость. Само явление «театр в кино» уже прижилось. В кинотеатры на театральные премьеры ходят люди разного возраста, но мне кажется, что в таких проектах не нужно забывать про молодую аудиторию, которая ходит в кинотеатры, но ещё не была в театрах. Может же такое быть в нестоличных городах? И своё знакомство с театральным репертуаром молодые люди могут начать в кинотеатрах – например, с нашего спектакля «Нирвана». Я, по крайней мере, такое планирую.
- В 2010 году после своего фильма «На ощупь» вы говорили, что больше не будете снимать фильмы и занялись театральными проектами. Если честно, то меня это порадовало — ведь за этим последовала премьера «Цветы для Элджернона» и «Затерянный мир». Что заставило вас вновь вернуться к кино уже после того как вполне наладилась работа в театре?
- На самом деле не очень-то я и вернулся, скорее это было осуществление какой-то давней мечты. Вот у меня недавно вышел фильм «Три сестры» по Чехову. Мне давно хотелось собрать такой уникальный состав актёров. У Чехова девушкам по 25 лет, а я изменил концепцию – им по 60 и я собрал великих актёров. У меня там снялись человек 10-12. И я думаю, что ещё человек 10-12 я могу назвать такого уровня актёров, но не больше! Это была старая задумка, мне её давно хотелось реализовать. Также и «Анна Каренина. Интимный дневник», который выходит в октябре – это экспериментальный фильм. Я вообще считаю, что новации, какие-то новые решения для кинематографа обязательны, потому что без этого он не развивается. Если сравнивать современный кинематограф с фастфудом, с едой быстрого питания, которая не всегда полезна, то если не развивать кулинарию, то будет всегда один фастфуд. Если вы не будете разнообразить свой стол, например, национальной кухней, а будете есть постоянно один десерт, то, в конце концов, заработаете сахарный диабет по второму признаку. Поэтому «Анна Каренина» для меня — это необходимый эксперимент.
- Значит ли это, что теперь, воплотив свои старые мечты, вы больше не будете снимать кино?
- Наверное, буду, но не прямо сейчас. У меня готовы два сценария, которые я хочу реализовать, но я вижу, что система координат очень сильно изменилась. Вы почитайте, что в последнее время пишут в сети, и Счётная палата заинтересовалась тратами на фонды кино, почему они одним дают деньги, а другим не дают. Я давно уже об этом говорил, что система распределения никогда не может быть совершенной. Поэтому я не вижу предпосылок, чтобы национальное кино радовало зрителей многообразием жанров. А это очень важно. Должны быть не только одни спортивные драмы и фильмы о войне. Жанры должны быть разные – от авторского кино до детского и тинейджерского, патриотического кино, исторического кино, авангардного кино. Если этого спектра не будет, то не будет и национальной индустрии кино. Нам нужно выходить на съёмки более 200 кинокартин в год, а не 50-60, которые снимаются сегодня. Мы же прекрасно понимаем, что при 250 картинах в год намного больше шансов увидеть хорошее кино, а при 50 – гораздо меньше.
Когда лет 20 назад начали кричать про «продюсерское кино», то все в него поверили и сейчас в него верят. Но во главе продюсерского кино стоит что? Зарабатывание денег! Посчитайте столбиком, сколько государство потратило денег на «продюсерские» фильмы. И вы поймёте, что 99% , ну хорошо – 98% случаев это были сплошные убытки. Чьи убытки? Государства, налогоплательщиков! Поэтому я считаю, что это неоправданно, это нонсенс.
- Вы хотите сказать, что в театральной сфере ситуация другая?
- Да, в театре есть индустрия. Можно назвать это завоеванием Советского Союза, но в одной Москве насчитывается более 200 театров, из которых 100 – государственные. Вы понимаете, какое разнообразие репертуара они предлагают? Кто-то скажет, что есть и плохие, и хорошие спектакли. Согласен! Да, есть плохие, но есть же хорошие! Есть выбор и потребитель доволен, потому что ему есть куда пойти. У него есть выбор: он может пойти в центр, может пойти на окраину и там найти себе театр. Понимаете? А в кино нет такого выбора. Везде засилье американского кино, а главное – засилье однозначного кино, предназначенного в основном для подросткового возраста. А зрителю «после 35» смотреть такие «подростковые» фильмы не интересно, скучно. А театр – это абсолютная территория свободы. Я вот руковожу театром почти три года. И я вижу, какой прирост зрителей, я вижу, как с нами, театрами, общаются чиновники от культуры: мне никто никогда не намекнул, что ставить, что не ставить. Такого в этой сфере не существует. И я рад, что мы стали одним из немногих театров, которые подняли зарплату актёрам – не из бюджетных средств, а из средств, которые приносят нам зрители.
- Почему съёмки «Интимных дневников» окружены тайной и секретностью? Это дань режиссёрской моде (Буслов до премьеры скрывал, кто играет Высоцкого, Учитель скрывал исполнительницу Кшесинской, Герман — Довлатова) или есть другие причины?
- Нет. Причина в том, что я думал, что у меня не получится. Тот киноязык, который я использовал, мог и не сработать, потому что этого не делал до меня никто в кинематографе. Я опасался, что у меня не получится. Я затеял эту историю, но может же не получится! Там не было обратного пути – сама идея настолько яркая и жесткая, что когда вы увидите первые несколько минут, вы поймёте, почему я это скрывал. Но я не думаю, что кто-то после меня сможет повторить этот опыт. Это очень большая работа, это пять лет, и идея этого языка в том, чтобы быть первым. Второго не будет.
- Идея сочетать российскую рок-группу «Ночные снайперы» и роман Толстого, наверное, тоже могла не сработать?
- Диана Арбенина написала у нас саунд-трек фильма – финальные титры, финальная сцена, уже после смерти Карениной звучит песня Дианы Арбениной. Это современный музыкальный язык. Но я перенес действие в современность. Я не исказил Толстого – я просто объясняю, что мы все Каренины, мы все Вронские, мы все одинаковые. Кстати, Толстой не очень любил это своё произведение, потому что считал его, выражаясь современным языком, слишком «попсовым». Толстой – он ведь очень разный.
Я снимаю фильмы и ставлю спектакли только про людей, мне не интересно ставить спектакль про ситуации, мне не интересен фантастический жанр, мне интересны люди, поэтому «Анна Каренина» — это я открываю полярность моего взгляда на Толстого: с одной стороны мы делаем фильм «Анна Каренина. Интимный дневник» и выпускаем его на территории театра, а в декабре выпускаем «Войну и мир». Это тоже Толстой, но они очень разные с точки зрения языка – театрального и кинематографического. Потому что Толстой — это абсолютная «икона русского стиля». Но главное — он всё-таки писал про людей, и мне это близко и интересно.
- Помогала ли работа над фильмом по Толстому в работе над спектаклем?
- Нет. Это очень разные вещи. Я вообще считаю, что литература – это самостоятельный жанр. И нет смысла сравнивать книгу с её экранизацией, например. Я не люблю, когда кто-то из моих знакомых или зрителей говорит: «Ой, это похоже на это произведение – эта экранизация или эта постановка». Это мне смешно слушать, потому что это же я пересказываю. Когда я экранизировал «Казус Кукоцкого» по Улицкой, то Людмила Улицкая очень правильную вещь мне сказала: «Я свою книгу уже написала, а кино – это твоё!» А если кому-то кажется, что мы не совпадаем, то мы «не совпадаем» не с автором, а с вашим, читательским прочтением.
- Вы знаете, когда я брал интервью у Улицкой, она сказала, что впервые она осталась довольна экранизацией своей книги. При этом другие авторы обычно заявляют, что режиссёры их исказили и испортили…
- Я очень рад, что Улицкой экранизация понравилась, она переживала за это, всё-таки это роман, а роман – личная вещь. Но и я отношусь к своим спектаклям и фильмам как к личным вещам. И я рад, что у нас совпало с автором. Да, я бережно отношусь к автору, даже у нас идёт спектакль «На дне» по Горькому – там я не меняю текст, но я меняю ситуацию: если у Горького они все бедные – бомжи и клошары, то у меня – богатые. Но по большому счёту Горький написал не про бедных и богатых, он написал про духовное падение. А вот высота падения может быть разной. Одно дело, когда у человека есть деньги, а деньги – это возможности, и если духовно ты нищ, даже при деньгах, то это по-другому звучит. Это более актуально.
- Но всё-таки роман роману рознь. Сложно было переносить Толстого на сцену?
- О чём мы говорим! Четыре тома «Война и мир» — это ого-го! И вдруг мы пытаемся максимально пройтись по всему роману, сохранить максимальное количество линий и рассказать историю «русского Пьера». Вот уже конфликт, прислушайтесь: сначала русский Пьер, а потом он превращается в Петра Кирилловича. Поэтому это очень сложная и интересная постановка, было очень трудно, и я рад, что мы «замахнулись». Здесь можно пошутить по поводу «Вильяма нашего Шекспира», как говорил персонаж Евстигнеева. Но мы на него «замахнулись» при постановке «Юлия Цезаря», который сто с лишним лет не шёл в России. «Цезарь» был запрещён и в царской России, и в СССР, потому что там идёт разговор про политиков – Цезарь идёт на выборы в четвёртый раз…
Признаться, мне кажется, что Толстой присутствует на наших репетициях спектакля, хотя оборачиваясь в зале, я его не вижу.
- С кем вам как режиссёру легче работать – с живыми писателями или с мёртвыми?
- Да я думаю, что одинаково, потому что иногда живые драматурги не готовы к сотрудничеству. Вот у нас вышел спектакль «Ничего, что я Чехов», который я очень люблю, но драматург, которого я просил, чтобы он мне помог в чём-то, не всегда находил на это время и силы. И я сам менял что-то в пьесе. Иногда драматурги воспринимают своё произведение как писательское произведение – вот он написал и всё. А по мне драматург или сценарист, должны сотрудничать с режиссёром. Вам в любой киношколе скажут, что сценарий – это переписывание. Сценарий – это нечто, что миллион раз надо переписать. Это – труд, поэтому драматурги не всегда работают с режиссёрами. Случается, что драматурги отдают театру своё произведение и даже не приходят на репетиции. Хотя есть и удивительные примеры плодотворной совместной работы. Например, художественный руководитель «Ленкома» Марк Захаров и писатель-драматург Григорий Горин.
Текст и фото: Сергей Щенников
